С т у д и я   л и ч н о г о   р а з в и т и я
И з р а и л ь :: Х а й ф а

Ева Весельницкая. История болезни. Пространство Традиции

 

* * *

Я открыла глаза и обнаружила себя все в той же своей машине, у подъезда собственного дома с четким пониманием того, что такое случайным не бывает.

Я достала телефон и впервые в жизни набрала номер, который был записан им самим несколько лет назад, практически в первые дни знакомства.

- Возьми, Сонечка, время сейчас разное, мало ли что. Баба ты умная, сама понимаешь - это на край.

Вот он каков - край, оказывается. Трубку сняли сразу, но ни слова не прозвучало оттуда, из той бездны, куда, еще не вернувшись окончательно в мир, так привычно называемый реальным, я позвонила повинуясь чему-то неодолимому, имеющему свои истоки за гранью разума и простого здравомыслия, там же, где брала свое начало моя страсть к игре и свободе, из неодолимого стремления к пределу, за которым каждому воздастся по вере его. Ни слова, ни звука, оглушительное молчание длилось, соединяя миры. Это был мой выход.

- Я согласна, Иван. От такого не отказываются. - И совершенно уверенная, что так и не услышу ни слова, нажала на кнопку "выкл".

Жить страстно и жить страстями - это две большие разницы, как говорят в Одессе.

 

Кости, брошенные уверенной и твердой рукой, все никак не могли остановиться.

 

* * *

- Учить меня начали так рано, что я и сама не понимала, что меня уже учат.

Мы сидели с Катериной все на той же кухне, она всегда отказывалась от всех моих предложений встретиться, как теперь это принято, где-нибудь в "приличном месте" и объединить приятное общение с вкусной едой. Нет, она совсем не была затворницей и дикаркой. Знахарство - это был ее путь и судьба, а кроме этого, у нее была совершенно неожиданная работа, она занималась трудными подростками. Думаю, тем, кем занималась она, очень повезло. Со временем я поняла, что разговоры, которые мы вели, действительно были невозможны где-нибудь, кроме этой хитрой квартирки, где все-таки была та самая комната, которую я ожидала увидеть, идя к ней в первый раз. Там были старинные книги и старинные иконы. Там были свечи и огромный шкаф с травами, мазями, какими-то загадочными порошками, большинство из которых она готовила сама, уезжая обычно на все лето в деревню, или привозила уже готовыми от своего наставника.

- Это дочка моя настояла, чтобы я все сюда убрала, - со смехом рассказывала она мне. - Я раньше все на кухне держала, так она однажды чуть из заговоренной муки блинов не напекла. Так напугалась. "Убери, - кричит свои снадобья, - а то заварю чай из какой-нибудь твоей травы, сама потом будешь хвост с рогами у меня выводить". Шутит, конечно, но в общем-то права. Меня и батюшка за легкомыслие уж столько ругал.

Я ж тебе говорила, что раз в полгода езжу я к нему отчитываться за всех больных. Я их в тетрадку записываю, подробно, что у кого, как лечила, что давала, как болезнь протекает.

Приеду, он тетрадку-то заберет и меня о каждом спрашивает. А за полгода до сотни человек, бывает, пройдет. Вот я как-то одного и забыла. Что-то у него легкое было, быстро прошло, я и упустила. Батюшка так осерчал, я его тогда первый раз таким видела. Отправил он меня на монастырскую кухню капусту шинковать и солить. Пока десять ведер не засолишь, на глаза не показывайся.

Я эту капусту уже видеть не могла, а люди-то в моей дури не виноваты, им потом ее есть. Так я помню: шинкую, шинкую, чувствую, что невмоготу, злость накатывает на капусту, на батюшку, на себя, дуреху, - я нож положу, руки помою, и в храм. Помолюсь, успокоюсь, душой отойду и снова - шинковать, солить. Уж не помню, за сколько я дней управилась, но прихожу к нему, глаза добрые, смешливые. "Что, - говорит, - умаялась? А это только капуста, а ты людей лечишь. Как ты могла человека забыть".

Я слушала ее каждый раз, как дети слушают сказки, почти не веря и все-таки надеясь, что все это правда. Мы жили в одном городе, в одно время, в странной комнате с травами и иконами стоял навороченный компьютер из последних и телевизор последней модели, но эти внешние признаки знакомого мира только обостряли ощущение инопланетности жизни тех людей, которые для Катерины были своими.

О чем просил батюшка, чем я могла ей помочь? А она мне?

- Расскажи мне про эту историю с салфетками, ты как-то начинала и не закончила, а она мне для моих бесед о женской психологии очень бы подошла, - неожиданно для себя самой после паузы, привычно стоя у окна на все той же кухне, попросила я Катерину.

За окном все так же мотала ветками высоченная, до шестого этажа береза, хрущевские пятиэтажки казались грибами в траве в этом таком нехарактерном для моего любимого города районе. Здесь пахло землей и деревенским укладом, а совсем не интеллектуальным и культурным центром, где моя жизнь, та жизнь, где сверкали огнями казино, носились по городу "крутые тачки", где вершил свои непонятные дела Иван и я сама вела светско-деловую жизнь, где все куда-то бесконечно спешили, разговаривали на ходу и в основном по мобильникам, казалась совершенно неуместной и гораздо менее реальной, чем жизнь монастырская, чем история про гадюку, которой должно быть не менее трех лет и которую надо заспиртовать и год держать в земле, чтобы превратить в лекарство, и чем история про салфетки, которая почему-то застряла во мне, как заноза.

- Какие салфетки? Да не рассказывала я тебе ничего подобного, - вскинулась Катерина и как-то забеспокоилась, бросила хозяйственные дела, которыми никогда не переставала заниматься (работала она много, времени всегда не хватало). Я обернулась с намерением что-то возразить.

 

Комната, в которой сидела Катерина, была явно частью деревенской избы. Собранная с бору по сосенке обстановка тонула за кругом старой настольной лампы с почти прогоревшим колпаком, кусок стола, покрытого клеенкой, теряющаяся за кругом света фигура и лицо Катерины, чуть поблескивающие окладами иконы и лампадка, все это слегка дрожит и иногда почти исчезает, только руки ее, мерными движениями обметывающие белую льняную салфетку, и две стопки таких же салфеток на столе: одна побольше, еще не обметанных, вторая поменьше, уже готовых. Я услышала, как скрипнула дверь, кто-то вошел, но тут все поплыло, размазалось и исчезло.

 

Я продолжала обалдело смотреть на Катерину. Она уже не стояла, а сидела на табуретке, совершенно растерянная и какая-то восторженно удивленная.

- Так ты ж видишь?! Чего молчишь-то?

- Что вижу?

- А я-то думаю, чего это батюшка с тобой так возится? Помоги ей, да помоги. А что помогать? У тебя это давно? Ты об этом знаешь? А ты когда хочешь видишь или оно само? - она говорила, засыпала меня вопросами, радовалась и удивлялась чему-то совершенно мне непонятному.

- Да замолчи ты наконец! Что я вижу? Что ты несешь? Что вы все от меня хотите?! Я ничего не понимаю, живу себе и живу, как мне нравится, - я орала не сдерживаясь, не контролируя ни слова, ни голос, как орут грузчики в одесском порту и строители, стоя под стрелой подъемного крана. - Я живу себе и живу: работаю, как лошадь, играю на свои и развлекаюсь никому не во вред, я сама по себе, мне никто не нужен, мне хорошо и у меня все в порядке.

Она плеснула мне в лицо полный кувшин холодной воды таким рассчитанным и точным жестом, что вода почти не попала ни на мебель, ни на пол. Я заткнулась, как и бывает в таких случаях, мгновенно, и теперь вода стекала с меня на предусмотрительно брошенную мне под ноги тряпку.

- Охолонула? - Катерина едва сдерживала смех. - Давай, воительница, стаскивай с себя все, сушиться будем. Ишь, разошлась. Вот батюшка-то обрадуется.

И наверное, чтобы уже полностью меня добить, без всякой мистики, куда-то позвонила и, дождавшись ответа, прокричала в трубку, там, как видно плохо слышали: "Василиса, передай батюшке, Соня-то очнулась. - И через паузу: - Ничего, живая, матерится".

- Знаю я про тебя немного, - продолжала свой рассказ уже совершенно успокоившаяся Катерина, когда мы ликвидировали разгром на кухне, развесили сушиться мою одежду и сели пить какой-то хитрый чай из травок, но зато с медом и вареньем. - Знаю, что ты не должна была родиться, но родилась, должна была в детстве умереть, но не умерла, что после того случая открылся в тебе дар видеть то, что от людей сокрыто, видеть судьбу свою и чужую, что могла бы ты лечить, но не будешь и что, не зная пути и веры, ты так дара своего испугалась, что забыла о нем и не помнишь, как будто никогда ничего не было, только мучаешься часто, сама не знаешь от чего. Еще знаю, что везет тебе в игре и с мужчинами, но ты все это приписываешь уму своему и ловкости.

Батюшке на тебя знак был, такое, как с тобой, случайным не бывает. По знаку тебе и помогать стали, а мне судьба была помочь тебе от страха твоего, как от болезни, вылечиться. А учить тебя, если захочешь, уже другие будут. Как, чему и кто, - предупреждая мой невысказанный вопрос, сказала она, - мне неизвестно. Не мое это дело.

Так и не сказав больше ни слова, я встала и оделась. Совершила перед зеркалом все необходимые для приличной женщины ритуалы и стояла перед ним, пока наконец отражение не стало почти привычным, и, не говоря ни слова, ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

- В час добрый, - прошептала мне вслед Катерина.

 

- Меня удивляет, что вы до сих пор не увидели, в чем суть вашего дара, - голос Артиста отчетливо звучал в моей голове. - Все, что вы в последнее время вспомнили про свою жизнь, именно потому и вспомнилось, чтобы подтолкнуть вас наконец к этому видению. Вы достаточно повзрослели и окрепли, чтобы начать действовать сознательно и увидеть, зачем вы тогда не умерли в той петле на трансформаторной будке.

- Меня бабушка Марина спасла.

- Вы так боитесь, что даже не слышите, что я вам говорю, - голос стал холоден и резок, - я же не спрашиваю, почему вы не умерли, реальность пользуется теми средствами, какие есть в наличии, я предлагаю вам увидеть, зачем вы не умерли тогда.

 

Когда я окончательно очнулась, было уже почти светло. А "почти светло" в этом городе поздней осенью - это уже ой как нерано.

 

* * *

"Я иду играть, я просто иду играть в казино. Сегодня мой день. Я чувствую удачу. А все остальные пусть делают, что хотят, и думают, что хотят, или вообще могут убираться восвояси со своими предложениями и своими советами. Господи, как все было хорошо!

Я свободна, я самостоятельна.

И я никому ничего не должна.

И я заплатила за это сполна".

Машину, заведенную, у самого входа оставила, сами отгонят, шубку на руки гардеробщику, почти не глядя, сбросила, личико независимое, походка уверенная, по сторонам не смотрю. "Где тут пропасть для свободных людей?"

 

- Вам сегодня невероятно везет, госпожа София.

Этот заискивающий голос вторгся в пространство, где все было хрупко, зыбко и переменчиво, где не было вещей, людей, предметов и звуков, в мой мир, в мое пространство. Цветные переливающиеся линии замерли испуганно, съежились… и распались, как будто кто-то поправил фокус, навел резкость, и волшебный туман оказался обыденным плотным, узнаваемым и совершенно ненужным миром. Геолог замер и побледнел, наткнувшись на мой взгляд, что-то извиняясь забормотал и как-то нелепо попятился назад, но было уже поздно. Наваждение развеялось, связи распались. Гора фишек около меня действительно внушала уважение.

"Странно, как это „мальчики" Ивана допустили, чтобы мне помешали играть, обычно они были очень внимательны", - мысль промелькнула и исчезла. Я поменяла все на кэш, оставила несколько фишек Геологу и ретировалась к бару. Не спеша потягивая свою любимую "клубничную Маргариту", я наконец огляделась. Вроде все как всегда. Знакомые лица, привычный шум, правда, Ивана со свитой не видно, но и это случалось, и все же, все же. Было в пространстве нечто, что совершенно не вязалось ни с этими людьми, ни с тем, что здесь обычно происходило. В этом коктейле из жадности, пошлости, похоти, азарта и время от времени вспыхивающей агрессии сегодня присутствовало нечто неопределимое, но явственное, устойчивое и совершенно независимое.

Позиция для наблюдения у стойки была удобная, весь зал, как на ладони. Рулетка, покер, блэк-джек. Все как всегда, издалека кивнула Барину, компания китайцев, какие-то совершенно незнакомые дамы, одни, без кавалеров, странно, но все равно не то. Молодой человек южного, именно южного, точнее, даже средиземноморского вида стоял у рулеточного стола, делая редкие, почти всегда точные ставки. Он несомненно играл от какого-то только ему слышимого внутреннего импульса, и в другой раз я бы с удовольствием понаблюдала за ним повнимательнее, но и это было не то, не то.

 

- Соображайте быстрее, а то ваша медлительность мне уже дороговато обходится, - голос загадочного господина был слегка насмешлив, но вполне доброжелателен.

- Я же… - попыталась ответить я тем же способом, но он весьма бесцеремонно меня перебил.

- Не тратьте зря энергию. Чему быть, того не миновать.

 

Я поставила недопитый бокал с "Маргаритой" на стойку и, отодвинув так далеко, как получилось, страшок, направилась в зал игровых автоматов.

- Присаживайтесь.

 

* * *

"Европа! Черт побери! Лучшее казино! Тащись теперь неизвестно куда за город, километров за сорок, в ночь, на такси. Правда, портье гарантировал полную безопасность, такси вызвал сам, и ответственность за его надежность - на отеле. Что это я нервничаю? Ну, съезжу в казино, развлекусь. Мало я, что ли, казино в своей жизни видела? И совершенно этот привидевшийся мне от жары псевдо-Коровьев ни при чем. Осмотрюсь, понюхаю, поиграю по маленькой и назад. Завтра самолет с самого утра. Вот еще мальчиков Ивана бы в прикрытие, и совсем порядок.

Лихо они, конечно, ездят. Вон сто сорок на спидометре, а обходят нас как стоячих. Ну, вот и указатель, а то у меня при всех их сладких разговорах как-то уже на душе неспокойно - куда едем. Вот это да!

"Мерседес", на котором я ехала, а здесь все такси - "мерседесы", бедные наши новые русские, свернул наконец с трассы под указатель. Роскошная аллея, которая предстала перед моими глазами, напомнила мне все виденные наяву и в романтических фильмах усадьбы сразу. В метрах пятистах от дороги, в конце прямой как стрела аллеи, купался в изысканной подсветке барский дом с центральным зданием в два этажа и двумя крыльями одноэтажных пристроек. Что за деревья стояли вдоль аллеи в темноте, было не разобрать, но они были очень высоки и стояли так плотно, что казались стенами, только шевеление ветвей и шум листьев выдавали их подлинное происхождение. В конце аллеи огромный прямоугольник фонтана, по углам которого стояли классические римские статуи и перед каждой фонтан извергал огромную струю, которая взлетала вровень с крышей центрального здания и, рассыпаясь, орошала статуи сверканием брызг, не давая увидеть подробности.

Неизвестный художник сделал все, чтобы поместить здание в живую раму деревьев и воды, тогда как большинство его коллег обычно заслоняют архитектуру, преподнося зрителю не здание, а сам фонтан. Это было необычно и очень впечатляло. Вся середина прямоугольника была заполнена белыми кувшинками, и только когда такси подкатило к самому фонтану, я поняла, что это искусственные, подсвеченные стеклянные кувшинки, по которым непрерывно тоненькими струйками течет вода.

Ну, уж точно не зря приехала. Да и приоделась явно не зря. Все правильно, не подвела интуиция, какие брючки, какие блузки. Платье, длинное, из тех странных нарядов, которые можно приспособить и на пляж, и на вечер, которое само по себе ничего не значит: не одежда, а фон для украшений и аксессуаров, которые заберут на себя внимание и спрячут в нужный момент выражение глаз и истинность намерений и оставят о тебе неясное воспоминание: а та дама в необычном колье и с очень оригинальными серьгами. Да, конечно, помню!

Я заметила, что умение жить в наслаждении, которое приносила в мою жизнь игра, постепенно прорастает в самые неожиданные части моей жизни. Оно превращало их в пространство игры, где смещаются акценты и цель уже не так важна, как процесс ее достижения, и пропадает чувство растерянности и страх, что достижение цели - это конец, сродни смерти, за которым может ничего не быть. И приходит уверенность, что, пока ты жива, ничто и никогда не кончится и всегда есть следующий ход и новая, неизведанная еще грань наслаждения ждет своего открытия, я поняла, что можно уже больше не беспокоиться о сюжете, наступило время смыслов.

Таксист с трудом объяснил, что, сколько бы я тут не оставалась, он меня дождется. Здесь это обычный порядок, потому что никаким другим способом ночью мне отсюда не выбраться. Это уж точно хорошо.

Задержавшись на несколько секунд дольше, чем было необходимо, я выпорхнула из машины, почти не опираясь на руку спокойно ожидавшего меня ливрейного лакея, короткая полуулыбка в его сторону, почтительно открывавшего старинную, под старину, стеклянную дверь с резными наличниками и коваными ручками.

 

Ну, что тут у вас? Иллюзия прибытия почетной гостьи на бал в дом богатого испанского сеньора мгновенно исчезла.

Секьюрити в черных костюмах, помассивней тех, что стояли на пьедесталах у входа, документы, фейс-контроль. Вся эта знакомая до мелочей, практически нигде не отличающаяся атмосфера расслабила меня окончательно. Формальности пройдены, дежурные стандартные вне особенностей культуры, языка, страны улыбки служащих, еще одна распахнутая дверь.

- Прошу, сеньора. Good luck!

"Хоть бы по-испански, а то просто какой-то „хяпи бёздей" в тульской губернии. Да бог с ним, это я так. Кураж проверяю. Ну, хватит мяться, сеньора. Пожалуйте во вневременье. Пора".

Да, южане, любите вы удивлять. Зал показался мне в первую минуту просто огромным, но нет, все нормально, просто очень просторный игровой зал. Зеркала, правда, от пола до потолка, вписанные в орнамент и лепнину мавританского стиля, и совершенно белые стены с позолотой и пол, покрытый синим-синим ковром с большими розовыми цветами, что-то среднее между дикорастущим шиповником и цветами вишни… Да!

Здесь явно не любили американскую рулетку. В дальнем углу, отведенном для ее любителей, толклось несколько наименее респектабельных игроков.

Здесь царствовала снобистская, аристократическая "француженка".

Огромные столы, роскошные кресла. Каждый стол отделен от других резными деревянными перегородками. Неспешные ленивые игроки не утруждают себя суетливым раскидыванием фишек по сукну, а небрежно передают их крупье, которые важно восседают в четырех углах стола. И вот она, вершина их профессионального искусства, не нагибаются, не тянутся к нужной цифре, а почти небрежно бросают фишки со своего места на нужное число под пристальным взором старшего - и никогда не промахиваются, и никогда не путают, кто, куда и сколько поставил. Профессионалы. Служители Игры.

- Вы собираетесь делать вид, что просто пришли поиграть? Или сразу побеседуем?

"Вот как!"

Белый льняной слегка мятый, чтобы подтвердить подлинность, костюм, шейный платок, подтянутая, спортивная, гибкая фигура, ну ни дать ни взять знаменитый тореро на отдыхе, сбежавший от назойливых поклонников из солнечной и темпераментной Андалусии, где никуда не спрятаться от славы, в респектабельную и спокойную Каталонию, где не любят безумие боя быков, кровь на песке и даже сами разговоры от этом кровавом символе Испании.

- Что вы, сеньора? Какая коррида? Вы же в Каталонии, среди цивилизованных людей.

Я оглянулась в поисках барной стойки, привычного места для бесед и переговоров… Но нет. По краям зала, приподнятые на две ступеньки, тянулись опять же резные белые перила, отгораживая пространство для игры от пространства для неспешной беседы за небольшими столиками, покрытыми белыми же скатертями с золотой вышивкой. Они не путали удовольствия, устроители этого казино.

Я кивнула, предоставляя возможность изящному господину самому выбрать место и антураж предстоящей беседы. Он сделал решительный приглашающий жест в сторону одного из столиков, стоявших несколько в углу и поодаль. Интересно, но все знаменательные события, менявшие мою жизнь, почему-то всегда начинались с моего молчаливого согласия. Вот уж чему я действительно научилась, так это помалкивать, во всяком случае, мне очень хочется верить, что научилась.

Он обсуждал меню ужина с таким удовольствием и неспешностью, как будто пробовал на вкус каждое из блюд, прежде чем решить, заказывать его или нет. Он не советовался со мной ни о чем. Они говорили по-испански, и это полностью освободило меня от необходимости создавать хоть какую-то видимость участия. Светский ужин, благородный кабальеро и симпатичная иностранка, банальная ситуация для этого места. Только уж очень небанален был сам кабальеро, чью внешность я никак не могла зафиксировать Что я там говорила об одежде, способной спрятать человека? Чем дольше я наблюдала за своим кавалером, тем больше убеждалась, что он прячется не только за одеждой, но и за телом, которое напялил на себя исключительно для этого вечера. Только вот глаза, глаза он, оказывается, заменить не мог. Ну а про уловку с одеждой я и сама знаю.

Наконец ритуал заказа был закончен, вино и бокалы на столе.

- Да, сеньора, я был уверен, что вы догадаетесь, кто я, и не имел намерения прятать от вас свою истинную суть, - он говорил на моем родном языке, и я готова была поспорить, что это и его родной язык, если у этого существа вообще существует что-либо родное, кроме постоянства сути. - Соня, я пригласил вас сюда…

- Ну, вы еще Гоголя процитируйте.

Он не обратил внимания на мой выпад.

- Я пригласил вас сюда, чтобы сказать: кончайте прикидываться. Вы ведь уже наигрались - набаловались. Пора бы, уважаемая, и делом заняться.

Нет. Я не дам тебе ни единой зацепки. Ты сам пришел, сам меня позвал, вот теперь сам и выкручивайся. "В ней даже бровь не шевельнулась, не сжала даже губ она". Никогда не пренебрегайте классической литературой. Очень полезная вещь! Давай, дорогой, работай. Маска, я тебя знаю.

- Вы живете игрой, игра спасла вас от смерти, это единственное занятие, которое дает вам чувство собственной реальности, а вы никогда не задумывались, уважаемая, что это вам так везет и за что. Это же неприлично, Соня, хорошая девочка из приличной семьи, образованная, успешная и вдруг - карты, казино, рулетка, тяга к людям с сомнительной репутацией, какие-то разные жизни, даже одежда разная для разных миров.

Он заговорил громче, напористее. Что-то у него не получалось.

- Неужели вам этого достаточно? Где же ваша страсть к пределу? Вы только прикоснулись к игре, вы только в самом начале. Соня, ведь игра - это не мелкие выигрыши и не маленькие чудеса, которыми вы удивляете окружающих, игра - это власть. Когда вы играете - вы свободны, вы независимы, не связаны предрассудками, вы творите этот мир, потому что не принадлежите ему. Подумайте, Соня: мужчины, деньги. Вы же так любите свободу!

Бедный демон, ты опоздал, сила посильнее твоей и голос попроникновенней уже жили в том месте, куда ты так стремишься сейчас попасть.

Я продолжала, не отрываясь, молча смотреть на него.

 

- Эк, старается-то! - шелестнул старческий голос. - Молодец!

 

Должна признаться, что я пропустила момент, когда все вокруг изменилось: окружающее потеряло ясность очертаний и обрело чувственную мягкость, как будто десятки нежных пальцев касались меня одновременно, рождая ощущение, близкое к наслаждению от погружения в обожаемые мною морские волны. Я уже не различала слов моего собеседника, все звуки слились в мягкую чувственную мелодию, таким же нежным и чувственным показался мне глоток вина, который скатился по горлу, как самая изысканная ласка, неизвестно откуда появившийся, чуть прохладный ветерок шевелил волосы с нежностью возлюбленного. Любовная истома разливалась по телу, как вино, и уже там, в глубине этого чувственного облака, как зарницы в грозовой туче, посверкивали багровые языки страсти.

Ах ты, сукин сын, ну это уже последнее дело, за отсутствием аргументов, девушку соблазнять.

- Я повторяю: это только начало, - донеслось до меня. - Вы всего лишь на пороге.

- Да, на пороге, но только совсем не того дома, - не спеша избавиться от наваждения, промурлыкала я. - Вы опоздали. Не игрой я живу, хоть и люблю ее неизбывно, и не она спасла мне жизнь, и не она дает мне чувство подлинности бытия. Игра - это наиболее подходящая для меня форма, в которую обрекаются мои смыслы. Это одежда моего бытия. Вы опоздали. Я знаю совсем другой источник наслаждения, и он вполне меня устраивает. Спасибо за ужин и доставленное удовольствие. Но сегодня, очевидно, не ваш вечер.

 

"Барселона!" - звенел ночной воздух в аранжировке цикад. "Барселона!" - журчали струи фонтана. Барселона!

Я стояла на крыльце, наслаждаясь красотой ночи и не спеша вызывать такси.

- Надеюсь, я вам не помешал?

"Господи, еще один соотечественник!" Голос мне был совершенно незнаком, но приятный тембр и мягкие мурлыкающие интонации опытного дамского угодника и энергия, которую он излучал, показались мне настолько приятными и так вписывались в возбуждающую обстановку этой странной ночи, что захотелось продолжить игру.

- Нет, нисколько. - Я даже не обернулась на своего собеседника.

- Мы не знакомы. Но я видел вас в нескольких казино, где и сам довольно часто бываю.

"Он, что, решил приударить за мной? Фи, какая пошлость". Но собеседник мой как будто подслушал мои мысли.

- Только не подумайте, что это банальная попытка воспользоваться ситуацией, чтобы приударить за красивой женщиной. Я не имею привычки смешивать ситуации.

"Надо же?! Я тоже".

- Я совершенно неожиданно для себя имел возможность слышать большую часть вашего разговора с тем элегантным испанцем. Стол, за которым я играл, стоял совсем близко к тому месту, где вы сидели, а в чужой стране люди часто теряют бдительность и говорят слишком громко, уверенные, что их никто не поймет.

"Молодой человек, ваши объяснения затянулись, вам так не кажется?" - еще мгновение, и я была готова прекратить этот вдруг ставший мне совсем не интересным разговор.

Тот, кто стоял у меня за спиной, казалось, вовсе не заметил надвигающегося раздражения. Раздалось какое-то шуршание, щелкнула зажигалка, он закурил, и порыв ветра донес запах табака и модного парфюма. Ох, уж эти мне ловеласы!

- Дело в том, мадам, что игра для меня, похоже, не менее важна, чем для вас. Но я категорически не могу принять вашего мистического к ней отношения. Мне кажется, что вы перегружаете чистоту этого занятия и приписываете совершенно не присущие ему смыслы. Вы совсем не учитываете, что игра математична, в ней есть свои законы и логика, которую возможно постичь. Я наблюдал не раз, как вы играете. Я должен признать, что, действуя чаще всего вопреки всякой логике и законам игры, вы вполне удачливы, и все-таки я убежден, что дело не в ваших многим известных мистических способностях, а в каких-то правилах, которых я еще не знаю.

В его голосе уже не было ни вальяжной неспешности, ни соблазнительного мурлыканья. В нем были напор и страсть, плохо скрываемый интерес и легкая картавость человека, не привыкшего произносить столь длинные монологи. Он замолчал, как будто ожидая ответа или возражений. Мне нечего было ему сказать. Он был по-своему абсолютно прав, но и это была не моя правда.

- Я убежден, мадам, игра - это прежде всего строжайшая самодисциплина, это подчинение своих прихотей и порывов, своих желаний ее законам и ее логике. И тогда она сдается вам, как сдается женщина, хотя такое сравнение, может быть, будет вам неприятно. И вы постигаете ее и, постигнув, властвуете над ней. Вы же, как мне удалось увидеть, не любите игру.

"Хм, по крайней мере, это было неожиданно".

Он сделал еще одну небольшую паузу, ожидая от меня хоть какой-то реакции, почти мгновенно понял, что ничего не дождется, и выговорил, почти с вызовом:

- Вы, мадам, не игру любите, вы любите себя, играющую в игры.

"Какой молодец! Какая точность определения!" У меня даже мурашки по спине побежали. Вот вам и математика. Я понимала, что этот человек, стоящий за моей спиной, делает мне подарок, который редко делают даже самые близкие. Он делился со мной самым сокровенным, выстраданным, я была растрогана и благодарна.

Я выдержала паузу и, сбегая со ступенек, сделала знак внимательно наблюдавшему за нашей странной беседой охраннику: "Такси, пожалуйста".

Когда я обернулась, чтобы все-таки увидеть этого неожиданного человека, за ним уже почти закрылась тяжелая стеклянная, но непрозрачная дверь.

- Не уходите, вам же совсем не хочется уходить.

Мой неизвестный собеседник спокойно придержал уже готовую закрыться дверь, и в свете качающихся на ветру тяжелых бронзовых фонарей я успела увидеть, как в глазах его промелькнуло сначала удивление, потом радость и все это было быстро стерто улыбкой молчаливого согласия.

Как разнообразны пути ищущих предела, как непохожи мы между собой, как бесконечны грани наслаждения.

Мы медленно шли вдоль аллеи, ветер шевелил кроны деревьев, тихо шелестел гравий дороги под колесами мягко следовавшего за нами "мерседеса", а там, в ночном, но каждый вечер, как на праздник освещенном городе, все так же тек песок вечности по шпилям творения великого Гауди.

 

* * *

Мой новый знакомый уже давно распрощался и ушел, а я продолжала сидеть все у того же автомата, деньги в котором не кончались уже невозможно долго. Иногда мне казалось, что вот сейчас я наконец все проиграю и пойду, но вдруг на последней ставке он выдавал редкую большую игру или игру призовую, а забрать эту мелочь и уйти или бросить ее на радость казиношной шушере мне в голову не приходило. Мне упорно хотелось доиграть "до конца". Хорошо бы еще знать: "конец" - это что?

 

- Ну, что, давайте знакомиться, Соня? - Мне показалось, что так поощрительно насмешливо на меня никто не смотрел с самого детства.

- Давайте, Андрей Вадимович, я, как вы уже знаете, Соня. А вот кто вы, Андрей Вадимович, ума не приложу. Вас последнее время стало так много в моей жизни, а кто, что и, главное, зачем?

- Да, предупреждал меня батюшка, отец Владимир, что просто с вами не будет.

"Господи, Катерина, ты это имела в виду: „А учить тебя, если захочешь, уже другие будут. Как, чему и кто - мне не известно"".

Я растерянно молчала, а он невозмутимо продолжал нажимать на кнопки автомата, у которого сидел.

- Вам это ничего не напоминает? - вопрос прозвучал неожиданно, после того как я просидела в полном недоумении почти час, наблюдая, как этот очень непростой господин с видимым удовольствием и интересом занимается таким странным и, на мой взгляд, совершенно не достойным серьезного игрока делом - играет на автоматах. Я откровенно продолжала быть в недоумении.

- А мне кажется, что это очень точная аналогия устройства человеческой жизни. - Он едва заметно, хитро подмигнул, или мне показалось? "Шутит он, что ли", - волна не просто недоумения, а раздражения подкатилась с такой силой, что я едва сдерживалась. А он невозмутимо продолжал:

- Мы вкладываем, и он иногда дает что-то в ответ, иногда ничего не дает, иногда одаривает неожиданной удачей, а где-то всегда маячит "Джек-пот", который почему-то всегда выигрывает кто-то другой и именно в тот момент, когда нас нет в этом зале. И мы уже одушевляем его и ждем от него отдачи и благодарности, ведь мы так много в него вложили, а он, неблагодарный, этого не ценит, и стоит нам отойти, как кто-то совершенно чужой и "недостойный" подходит к нему и с первой же ставки получает то, ради чего мы столько сделали. Вам это ничего не напоминает?

- Вот уж не ожидала, что вам так не нравятся люди. - Мне хотелось встать и уйти, уйти и больше никогда не слышать этот проникающий в мозг, в тело, в душу голос. "Да, что ему от меня надо, в конце концов?!" Так, что же держало меня, что?

- Нет, люди-то мне как раз и нравятся, а вот жизнь, которой они живут, - нет.

- А где это вы видели, чтобы люди отдельно, а жизнь отдельно. Это же не мухи с котлетами? - Я попыталась вернуть себе боевой настрой и уверенность.

- А я всегда так вижу. Вот человек, а вот - жизнь, которой он живет, а если в этом контексте быть совершенно корректным, которая его живет.

- А как же вы сами? Вы ведь тоже человек и тоже среди людей живете, вот в казино играете, поесть вкусно, как мне удалось заметить, любите, одеты со вкусом, - выпалила я, но, еще продолжая говорить, залилась жгучей, давно забытой краской стыда и неловкости за непроходимую банальность, очевидную глупость и неуместность своей защиты. Какая защита, Соня, перед кем?

 

- Правильно, правильно, Сонечка, защищайтесь. Вы же свободный человек, Сонечка, все в ваших руках, деньги, мужчины, удовольствия. Предложение все еще в силе, - мерзкий скрипучий голос почти торжествующего Демона раздался так неожиданно громко, что я невольно обернулась в поисках его хозяина.

 

В тот же миг я откуда-то знала, что никакая защита мне больше не нужна, что тот, кто называет себя Андрей Вадимович, видит меня насквозь и знает обо мне гораздо больше, чем я сама, и что это мой первый? последний? единственный? шанс. Реальность поставила меня перед зеркалом, и, может быть, у меня даже была возможность отвернуться и не узнать себя, но стоило ли это того?

 

Из автомата неслась бездушная механическая развеселая мелодия. В период начальной всеобщей "мобильной телефонизации" я почти возненавидела то, что принято называть популярной классической музыкой. Искаженные, кастрированные мелодии Моцарта, Баха, Бетховена, Чайковского, которые раздавались с десятков телефонов в самых неожиданных местах и в самое неподходящее время, не раз заставляли меня думать: "Как хорошо, что авторы их давно покоятся в земле и никогда этого ужаса не услышат". Правда, некоторые утверждали, что я не права, и хоть и в таком виде, но изобретатели мобильников поспособствовали повышению уровня культуры населения, и теперь имена великих композиторов знают и такие люди, до которых в иных обстоятельствах они никогда бы не дошли.

Итак, музыка играла, кружились танцовщицы, взрывались фейерверки, и безумные лимоны, апельсины и помидоры противными скрипучими голосами беспрестанно требовали "More money, more money". Еще одна очевидная польза - народ иностранные языки вынужден осваивать.

- Знаете, существует старинное и очень глубоко укоренившееся убеждение, что каждый получает то, что заслуживает. Блистательное оправдание всего. Дальше следуют подпункты и уточнения типа: "но не в этой жизни", "а судьи кто?", "не оценили", "нет в мире справедливости", - и кайф самопотакания и самоуничижение, которое паче гордыни, и упреки к "несправедливой" судьбе и претензии к Богу. Вам никогда не приходило в голову, почему никто не хочет сделать одно простое уточнение: от кого получает, у кого заслуживает?

Но когда вы наконец открываете глаза и у вас обнаруживается хоть капелька мужества, которая не даст вам отвернуться от того, что вы увидели в ту же секунду, то вы ясно видите, что все это туман, обман и наваждение. И вот он - отдельно человек и вот она отдельно - жизнь, в которую его родили, впихнули, поместили и мнения его по этому поводу не спросили. И стоят они друг перед другом, и у каждого из них свое "хочу". У жизни - свое, у человека - свое. И чье сильнее, узнать можно будет только по плодам. Вот и получается, что не то, что "заслуживает", а то, что "хочет". Но это взгляд непопулярный, сами понимаете, в случае чего виноватым сделать некого.

Все мы дети божьи, все по его образу и подобию, беда в том, что всегда найдутся те, кому больше нравится быть безответным и безответственным рабом.

- "Каждый выбирает по себе?.. - робко процитировала я любимую строчку, даже не для того, чтобы спросить, а скорее, чтобы узнать, что я еще тут, что не растворилась в этом потоке, который обрушивался на меня, не давая вздохнуть, не позволяя возразить или взять паузу на размышления. Мне было одновременно жарко и меня знобило от холода, мне хотелось встать и уйти, и я знала, что нет силы, которая заставит меня сейчас подняться.

- Чтобы выбирать, надо сначала быть. Когда вы висели в той петле на трансформаторной будке, вот тогда вы были.

- Откуда вы знаете про петлю, кто вам сказал?

- Не болтайте глупостей, я всегда знаю все, что мне нужно знать в данный момент, - он говорил по-прежнему тихо, но мне показалось, но голос его был похож на удар бича. - Вы, что, так никогда и не удивились тому, что висели и одновременно видели вашу спасительницу и вашего отца, который, выбежав из подъезда, бросился не к вам, а к тому глупому, повесившему вас мальчишке. Простили бы вы его уже наконец, - неожиданно мягко и чуть слышно вдруг почти прошептал он мне прямо в ухо. - А то и сами извелись, и память о нем никак не успокоится. - И продолжил уже прежним голосом: - Я жил в соседнем дворе. Оттуда, где вы висели, ваш подъезд не виден.

- Так я же все сверху видела, - ошарашенно услышала я свой голос.

- Я и говорю: вы были, когда ее повесили, и так испугались, что до сих пор боитесь быть. О каком пределе, а тем более выходе за него можно мечтать, живя в таком страхе. Сами подумайте. Отец Владимир, конечно, не зря вас дурой называет, но не до такой же степени. - он неожиданно весело рассмеялся. Сунул в ненасытную пасть автомата очередную купюру. Уверенным жестом уважаемого завсегдатая подозвал официантку. - Мне как всегда, Наташенька. Есть, пить будете? Не все же автоматы кормить.

- Мне тоже… как всегда, - улыбнулась я знакомой официантке. Мой собеседник впервые взглянул на меня вполне по-человечески.

- А вы иногда совсем даже ничего, молодцом. - И уже когда я судорожно вцепилась в свой излюбленный фрэш из смеси апельсина с лимоном, а он допил свой двойной эспрессо с молоком, продолжил: - Расслабьтесь: кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Ну, в вашем случае наоборот. Да, впрочем, это и не важно.

Все это он произносил неспешно, не прерывая мерного нажатия кнопки на автомате, который жил своей отдельной жизнью, то забирая, то возвращая ставки.

Вдруг там, далеко за границей вибрирующего мира, особенно громко и противно заголосил автомат. Лампочки на нем замигали и начали вертеться, на экране сыпались ниоткуда розы, кружились пары и взрывались петарды.

- Но иногда мы оказываемся в нужное время в нужном месте, и нам все-таки выпадает главный приз. - Он повернулся ко мне всем телом, и хотя в действительности это было совсем не так, я могу поклясться, навис надо мной, глядя в глаза неожиданно жестко, как будто смотрел на что-то очень важное для него за моей спиной: - В такой момент самое важное - не приписать удачу своим заслугам и не ошибиться в том, что с этим призом делать.

 

Деньги наконец кончились. Я с трудом заставила свое тело подняться и сообщила ему, что "мы уходим". Как хорошо дрессированная лошадь выручает своего обессилившего хозяина, так выручало меня сейчас мое хорошо, как оказалось, обученное тело. Оно дотащило меня до гардероба, и я впервые - а ведь действительно впервые - не думала о том, как выгляжу, какое впечатление произвожу и что обо мне подумают.

- Подождите, Соня. - Дмитрий, профессиональный игрок и философ, стоял передо мной взволнованный и какой-то даже растерянный. - Не уходите. Может быть, я никогда больше не решусь на столь необдуманный поступок.

- Скажите, Соня. - Он сделал шаг и оказался очень близко, почти вплотную, мне пришлось поднять голову, чтобы видеть его глаза. Все, что я успела понять про этого человека, абсолютно не вязалось с его поведением, это было так неожиданно, что я не знала, как реагировать, да и не было у меня сил реагировать хоть как-нибудь.

Он уверенно взял меня за руку повыше локтя, притянул почти вплотную к себе, словно боясь, что я сбегу и не дам ему договорить, и прошептал, как выдохнул:

- Что вы такое знаете, Соня, что вы знаете такое, что неизвестно мне и что дает вам право и силу так играть, так жить, что они все знают про вас, а вы про себя. Я что-то чувствую, что лишает меня покоя, выводит из равновесия. Соня, я не могу играть! Да не влюблен же я в вас, черт побери!

- Есть проблемы? - секьюрити вырос за его спиной. Я помотала головой успокаивающе. - Все в порядке.

- Ваша внешность, ваши странные наряды, ваши как бы неприбранные, небрежно подобранные кудряшки, ваши знакомства, наконец, все это было так понятно, так читаемо, но я чувствую, что-то происходит в последнее время, что-то, что касается и меня. Что происходит, Соня!

Когда с человеком происходит такое, ему можно простить все: и дерзость, и напор, и небрежение приличиями.

- Все хорошо, Дмитрий, все хорошо. Просто скорлупа лопается, и нет больше сил делать вид, что вы сами по себе и мир вас не касается. Великая мистерия не имеет ни начала, ни конца, и мы не выбираем себе роль, и участвуем в ней, даже ничего об этом не зная. - И, придвинувшись к нему совсем уже вплотную, прошептала, делясь сокровенным: - В мистерии зрителей не бывает. Добро пожаловать.

И, не удержавшись, приподнялась на цыпочки и легко коснулась губами его щеки: "Быть - это совсем не страшно. Уж я-то знаю. Удачи".

Гардеробщик накинул мне на плечи шубку, секьюрити отдал ключи от машины и, придерживая передо мной дверь, прошептал, наклонившись к самому уху вопреки всем правилам и субординации:

- Вы уже знаете? Господина Кошевого застрелили сегодня утром.

 

* * *

- Мама, мама! Смотри - Дед Мороз! - я от удивления сама не заметила, что кричу на всю улицу.

Не помню, как и почему мы с матерью оказались на одной из центральных улиц старого города тем ранним воскресным утром. Но я до сих пор уверена, что это было утро, это было воскресенье и это был конец лета, того странного лета моей жизни, когда меня сначала порезала практически ни за что в песочнице Люська, потом повесили, как героиню партизанку, незадачливые мальчишки. И это событие, которое сейчас так неожиданно встало у меня перед глазами, и было, по всей вероятности, завершением какой-то неведомой для меня закономерности, изменившей всю мою жизнь. Хотя бы потому, что и его я вижу во всех деталях и в нем, как и в тех предыдущих, я вижу себя или ее, ту Сонечку, как часть этого события со стороны.

Я не знаю о том, что это со мной было, я вижу это.

 

Мы не спеша шли по почти пустой тихой улице, когда возле церкви в нескольких метрах впереди остановился огромный черный автомобиль, уже одно это во времена моего детства могло стать событием. Дверцы машины с обеих сторон распахнулись, из него вышли два высоких крепких молодых человека, в длинных черных одеждах, с длинными волосами и в каких-то странных шапочках, и стали очень осторожно, как хрупкий, могущий каждую минуту разбиться предмет, вынимать из брюха автомобиля кого-то, кого я сначала не увидела за их крепкими фигурами. Потом вся группа как-то перестроилась, на крыльце церкви замер быстро вышедший навстречу приезжим священник, и я увидела того, чье появление вызвало у меня такую неожиданную реакцию. А ведь он не был похож на Деда Мороза. Он был маленький, худой и в черном. Правда, длинная борода и волосы были белы как снег, и глаза, ясные, каких почти не бывает у стариков, сияли.

Мать зашикала на меня, стараясь скрыть неловкость и смущение, стала тянуть меня за собой, чтобы быстро перейти на другую сторону, но необычайный старик уже увидел нас и шепнул что-то одному из своих подручных. Как интересно, а ведь слово "подручный" вполне могло когда-то означать именно это, тот, кто поддерживает под руку. И тот помахал нам, подзывая подойти ближе. Я чувствовала, что мать уже не просто смущена, но сердита, но меня уже ничего не могло остановить, и она покорно последовала за мной, сохраняя достоинство.

- Тебя как зовут? - рука легкая, сухая и горячая, именно такое ощущение навсегда осталось в памяти, на коже или где-то, что я не знаю, как назвать, легла мне на голову.

- Ее зовут Соня, - очень холодно, очень вежливо прозвучал голос матери.

Старик поднял на нее глаза:

- Не смущайтесь, дитя, оно дитя и есть. Нет, дорогая, я не Дед Мороз, - заговорил он, обращаясь ко мне, глядя в глаза и не убирая руки. - Я раб Божий. Прими, дитя, благословение именем его, ибо сказано "Будьте, как дети"…

Я смотрела на это чудо, забыв дышать.

- Понимаете ли… - голос матери утратил обычную твердость, но чудесный старик не дал ей закончить.

- Ты хочешь сказать, дочь моя, что вы другой веры или вообще не веруете. Успокойся, Господь равнодушен, пред ним все души равны.

Он убрал руку с моей головы, перекрестил меня и, кивнув на прощание, все так же осторожно, но твердо поддерживаемый своими спутниками, направился к церкви, где в удивлении так и продолжал стоять, наблюдая за происходящим, ожидавший его батюшка.

Утренняя улица была неестественно пуста и тиха, хрустальный, еще теплый воздух конца лета уже позванивал первыми льдинками осени, дарил всему окружающему немыслимую ясность очертаний, унося все случившееся во вневременье, туда, где ничего не исчезает и не забывается.

 

* * *

Тело еще продолжало идти, но меня в нем уже опять не было.

- Я сегодня улетаю заграницу. У меня командировка.

Главное не приписать удачу себе.

 

Я обнаружила себя едущей почти по встречной полосе на какой-то совершенно неизвестной мне улице. Слава Богу, хоть машин вокруг не было. Не хватало только романтически угробиться в аварии, завершив этим полный набор банальностей: внезапное предложение руки и сердца, внезапно погибший герой и встреча, равнозначная повороту судьбы. Хотя банальностей и так хватало: осень, поздняя ночь, незнакомая улица, залитое дождем стекло автомобиля и залитое слезами лицо героини. Самое смешное, что ведь все именно так и выглядит. У жизни, как у плохого режиссера, мизансцены повторяются из спектакля в спектакль.

"Вчера рано утром у подъезда своего дома был расстрелян из автоматического оружия известный в городе предприниматель Иван Кошевой, более известный в криминальном мире, как Иван Четвертый. Считалось, что господин Кошевой покончил с криминальным прошлым и давно ведет жизнь респектабельного бизнесмена, но правоохранительные органы полагают, что бизнес служил только прикрытием для продолжавшейся нелегальной деятельности. Вместе с хозяином погибли и двое сопровождавших его телохранителей.

Правоохранительные органы…"

Я всегда не любила слушать радио в машине. "Ну, что, Ванечка, вот все твои проблемы и разрешились. Надеюсь, что Он упокоит твою душу и простит… А я? Я ведь действительно улетаю через несколько часов. Заграницу. Работать".

 

* * *

<<< вернуться

Переходы:

• Пространство Традиции
• Мастер Ева Весельницкая