С т у д и я   л и ч н о г о   р а з в и т и я
И з р а и л ь :: Х а й ф а

Олег Бахтияров. Повстанец и смерть
Статья впервые была опубликована в журнале "Элементы", №7, 1995 г.

Регулярная армия и отчуждение

Современная армия - институт, превращающий высокое общение со смыслами смерти в рутинную высокопрофессиональную деятельность. Армия иерархична и технологична. Ее иерархия - не только лестница должностей и званий, но и уровень профессионализма действий в зоне смерти - от подразделений спецназа до обслуживающего персонала аэродромов и пусковых установок. Технологии войны - не только техника и правила обращения с ней. В первую очередь, это рафинированная рациональность принятия и реализации решений, перечни возможных ситуаций, инструкции, уставы и многое другое, что превращает необученное мобилизованное население в функциональные единицы боевой машины.

Распад Советской Армии не привел к образованию столь же действенных мини-армий. Разрушение самого эффективного в мире военного организма означало полное разложение и прежних технологий. и иерархии. Место Армии в локальных войнах, развернувшихся на евразийских пространствах, заняли иррегулярные повстанческие формирования. Сотни тысяч людей оказались ввергнутыми в "зону смерти", активно действуя в ней, но находясь вне технологий боевого поведения вблизи смерти.

Необученный человек, приходя в регулярную армию, попадает в четко расчерченную внутриармейскую реальность, где транслируемые сверху поведенческие нормы позволяют сохранить четкий образ окружающего мира и внутреннее равновесие. Армейской рациональности должны соответствовать и психофизиологические характеристики бойца - организованное внимание, устойчивое и легко переключаемое, способность к быстрой мобилизации, стрессоустойчивость, сохранение ориентации в меняющейся обстановке. До недавнего времени психология военного дела располагала критериями соответствия солдата и офицера требованиям той или иной армейской специальности и средствами выявления такого соответствия. Однако в условиях повстанческой войны эти критерии и утонченные тесты перестали работать. Повстанческая война в Евразии стала лабораторией, обнажающей неискаженную технологическими нормами психологию и метапсихологию жизни вблизи смерти.

Экзистенция повстанца

В отличие от кадрового офицера, повстанец психологически не защищен от смерти уставами. Устав - это не столько перечень инструкций на все случаи военной жизни, сколько средство организации психики. Благодаря уставам офицер привык раскладывать ситуацию на четкие, имеющие имя, привычные составные части. Все, что может произойти, имеет свое название, подразумевающее и способ обращения с ним. Имя, присвоенное самому страшному и неожиданному событию, вводит его в мир привычных понятий, присоединяет его к ткани понятного и рационального мира. Язык уставных норм, сочлененный с регулярной действительностью, образует рациональную броню, защищающую сознание офицера от хаоса зоны смерти, но эта же броня предохраняет его и от тех высших смыслов, которые может подарить человеку только смерть.

Повстанец соприкасается со смертью непосредственно. Не только с отслуживших свой срок солдат, но и с кадровых офицеров новые правила повстанческой жизни срывают защитную броню уставных норм. Смерть непосредственно влияет и на его сознание и поведение, и на события, в которые он включен. Повстанец защищается от смерти не тем, что выстраивает стену названий, перечней и правил, а тем, что начинает соответствовать смерти, разрушает последние преграды, отделяющие от нее, позволяет ей непосредственно влиять на себя. Смерть отпечатывает на нем свой образ, начинает говорить с ним не на человеческом, а на своем языке, и ее речь приносит то понимание, которое не может дать никакой другой персонаж.

В отличие от мобилизованного солдата, повстанец не защищен от смерти задачей выживания. Мобилизованный прибыл в "зону смерти" не по своей воле. Не он пришел в ситуацию, а ситуация пришла к нему. Он выживает так же, как выживал бы на темной улице, в тюрьме или больнице, принимая правила среды - армейского подразделения, диверсионной группы или корабля. Повстанец же приходит в "зону смерти", от которой стремится держаться подальше любое живое существо, приходит, совершив сознательный выбор, осуществив акт воли, выйдя из бесконечной цепочки "стимул-реакция-стимул- реакция... ", к которой зачастую сводится жизнь современного человека. Сознательно приблизившись к смерти, он обретает опыт, который либо осознается и становится основой его внутреннего преображения и развития, либо не осознается, и пережитые, но непроявленные смыслы, далекие от того, с чем может столкнуться человек в регулярной мирной жизни, будут действовать на него как "наркотик войны", побуждающий вновь и вновь переживать атмосферу боя. "Наркоманы войны" начинают воевать за правое дело, но затем в поисках сильного, но непонятного им переживания включаются в любые конфликты, в том числе и далекие от русских интересов. Это не наемники - обычно им ничего не платят за их работу. Они напоминают больше изувеченных, потерявших руки, ноги, глаза повстанцев, приходящих в расположения формирований своих товарищей, чтобы окунуться в ту наркотическую для них атмосферу близости смерти, которую они уже не смогут пережить целиком и которая невоспроизводима в их обыденной жизни.

Вблизи смерти изменяется все. Все становится иным.

Второе состояние сознания

Вблизи смерти изменяется сознание. Часто сознание повстанца "плывет", теряется четкость и расчлененность окружающего мира, расплываются, теряют свою определенность границы "Я" и границы тела. Если по прихоти повстанческого руководства удается организовать в вооруженном формировании психологический кабинет, командиры начинают приводить бойцов с загадочным противоречием - у лучших из них стандартные и многократно проверенные психодиагностические тесты выявляют непригодность не то, что к войне, а к организованной деятельности вообще.

В Приднестровье мне удалось поработать со всем спектром вооруженных сил ПМР - от укомплектованного по преимуществу кадровыми офицерами батальона специального назначения до казаков и групп добровольцев, съехавшихся со всей России. Офицеры спецназа давали, как и положено, высокие результаты по тестам, характеризующим организацию внимания (испытуемым предлагается произвести параллельный просчет в порядке возрастания и убывания цифр разного цвета, беспорядочно расположенных в двух- или четырехцветных таблицах), характер принятия решений в неопределенной ситуации, возможность волевой мобилизации психофизиологических ресурсов и т.д. Те же тесты, примененные к повстанцам, приводили к обескураживающим выводам.

Однажды командир казачьей разведки привел в кабинет Ивана Удовенко, одного из лучших бойцов, уже прошедшего и Карабахскую, и Осетинскую войны. Лучший боец при проведении операции в румынском тылу был оставлен сторожить тропинку, по которой должна была вернуться разведгруппа, расположенную в двух десятках метров от окопов противника. Возвращаясь, группа обнаружила Удовенко спящим прямо на дорожке. Сон Ивана создавал угрозу обнаружения разведчиков и большую вероятность захвата У. с последующей долгой мучительной смертью.

Таблицу Иван не смог просчитать и до половины, мобилизация была нулевая, а тест на принятие решения он просто не выполнил, не заметив, что он содержит в себе необходимость этого действия. Свой сон У. объяснил тем, что он чувствует, что происходит метров за двести, и уж если он заснул, то это значит, что опасности не было никакой.

Он был прав. Его внимание, как и внимание многих повстанцев, было не просто расфокусированным, это было внимание другого типа, нежели наше обычное, членящее мир на привычные узнаваемые части, внимание. Его "плывущее" сознание выходило за пределы тела, внешняя среда становилась внутренней. Для такого сознания внимание, выделяющее отдельные фигуры из окружающего фона, было совершенно излишним. В этом состоянии внимание целиком распределяется по окружающему фону, воспринимаемому как единое целое, которое может быть угрожающим, благоприятным или нейтральным. Внимание фона оказывается столь же значимым для выживания, как и дифференцированное внимание профессионала.

Командир терского казачьего взвода Владимир Коллонтаев был широко известен в Приднестровье не только своими подвигами, но и тем, что, посещая казачий штаб, всегда прихватывал с собой мешок выкопанных им противопехотных мин. Извлекать такие мины строжайше запрещено инструкциями, поскольку они взрываются при давлении в полтора килограмма, их подрывают на месте. В психологическом кабинете К. показал такие же обескураживающие результаты, что и У. Практически полное отсутствие сосредоточенного внимания не только не мешало ему быть одним из лучших командиров (за все время приднестровской войны в его взводе почти не было потерь), но и включать в объем своего сознания окружающую среду за 20-50 метров от него. "Я мины чувствую, - говорил он, -иду, руку в траву опустил, если тепло - мина неопасная, я ее и вынимаю, а если холодная - лучше не трогать, взорвется".

Это особое состояние сознания сделало бы офицера регулярной армии профессионально непригодным, но повстанцу оно дает возможность адекватно вписаться в хаотичную и неопределенную среду повстанческой войны.

Трансиндивидуальное мышление

Вблизи смерти сознание становится коллективным, теряет свои границы, человек перестает различать свой опыт и переживания своих товарищем. Чужой рассказ звучит как бы внутри слушающего, голос рассказчика неотличим от голоса собственной памяти, и участниками происшедшего с двумя-тремя повстанцами становятся сотни людей. Эти люди не лгуны и не фантазеры. Они растворены в коллективном сознании и потому реально причастны всем событиям войны.

Я встречал, но крайней мере, с десяток повстанцев, "причастных" к одному из немногих эксцессов повстанческой жестокости - казни снайперши , успешно обстреливавшей то ли улицы Бендер, то ли гвардейские позиции (рассказы "участников", совпадающие в деталях, весьма разнились в отнесении этого события к определенному месту и времени). Захваченная в плен, она была разорвана на части двумя БТР'ами. Этот случай как бы проявляет архетип жестокости и потому важен для тех, кто пережил его, пусть даже в рассказе другого человека. Поскольку все происшедшее с кем-либо из участников войны случилось в каком-то смысле с каждым из них, людям важно понять, как это могло произойти именно с ними. Рассказывая об этом случае и относя его то к Приднестровью, то к Абхазии, а то и к Афганистану, человек пытается понять, как этот архетип жестокости отпечатался на нем в зоне смерти, где не бывает случайностей, где любое происшествие несет на себе отпечаток смыслов смерти.

Коллективное сознание организует жизнедеятельность повстанческого отряда иным образом, нежели устав и иерархия организуют деятельность армейского подразделения. Иным образом, но не менее эффективно. Для кадрового офицера, не растворившегося в общем поле повстанческого сообщества, казаки и добровольцы представляются анархичной и неорганизованной массой, неспособной к серьезным действиям. Не будучи частью коллективного сознания повстанцев, он не может ощутить те реальные механизмы, которые управляют их поведением в условиях боя. Коллективность сознания дает возможность действовать "неправильно", но эффективно именно в условиях "конфликтов малой интенсивности", когда на первый план выходит не соотношение численности, обученности и технической оснащенности, а особая, не отлившаяся ни в какие видимые организационные формы, субстанция - боевой дух повстанцев. Вопреки всем правилам, они на нескольких БТР'ах вторгаются в захваченные румынскими частями Бендеры, повергая в бегство обслуживающий персонал противотанковых установок, успешно обстреливавших перед этим приднестровские танки. Они захватывают Гагры, не имея при себе топографических карт, располагая одним автоматом на двоих-троих, преодолевал сопротивление гораздо более многочисленной грузинской группировки. Для кадрового офицера участие в подобных "неправильных" действиях часто становится внутренней травмой из-за окружающих кричащего противоречия между видимой неорганизованностью бойцов и блестящими результатами их абсурдных, с точки зрения профессионала, налетов и атак.

Психология смерти у русских

Вблизи смерти изменяется поведение соприкасающихся с ней людей. Разные народы по-разному реагируют на зону смерти: одни становятся в этих войнах хуже, кровожаднее, хитрее, другие, наоборот, лучше, благороднее, совестливее. На поверхность сознания всплывают этнические стереотипы, казалось бы забытые за десятилетия мирной жизни. В измененном коллективном сознании легко начинают действовать этнические и культурные архетипы, предопределяя формы и обычного боевого поведения, и эксцессов поля боя. Потрясение, вызванное соответствием поведения дремлющим в бессознательном архетипам, способно преобразовать высокодифференцированное сознание офицера в сознание повстанца - противоречие между ними снимается в переживании "это мы, русские".

Я вспоминаю командира разведки ЧKB Алексея Катунова, с легкой руки которого и был создан психологический кабинет при штабе ЧKB. В наших беседах он постоянно возвращался к одной теме - штурму Бендер, вернее, к боевому поведению повстанцев, большинство из которых впервые участвовали в боях такой интенсивности. Его, кадрового офицера, жителя современного мегаполиса, поразило то, что эти молодые, в основном, ребята, впервые попавшие в кровавую боевую ситуацию, не оставляли позиции в самых отчаянных ситуациях, выносили своих раненых и убитых, принимая условия боя в качестве нормальной среды обитания. Он был потрясен тем, что на его глазах восстанавливались традиционные этнические боевые нормы русского солдата, хотя, казалось бы, эта традиция должна была прерваться десятилетиями мирной, сытой, разлагающей все здоровое жизни. Преобразование юноши из коммерческой палатки или забулдыги, собиравшего бутылки возле вокзалов, в полноценного по своим жизненным установкам бойца, происходит сразу же, почти мгновенно, как только его скрытый, непроявленный боевой стереотип оживляется видом реализованного в поведении его товарищей архетипа. Опыт, техника ведения боя приходит много позже, вначале он становится своим в повстанческом сообществе.

Психология повстанческого формирования проявляется в эксцессах поля боя. У многих народов всплывает на поверхность сознания подавленный, казалось бы, десятилетия назад стереотип жестокости. В этом отношении каждое формирование обладает своим почерком. Если в Средней Азии принято сдирать с пленного живьем кожу, то в Молдавии можно было столкнуться с распиливанием на циркулярной пиле захваченного в плен казака. Обожженные паяльными лампами трупы, выдавленные глаза, вспоротые животы сопровождают в повстанческих войнах действия определенных этнических групп. На удивление лишены всего этого русские.

Русский эксцесс поля боя - не жестокость, а пароксизм безумной храбрости, в основе которого острая потребность продлить беседу со смертью как уникальным собеседником. Не принимая во внимание метафизические аспекты жизни вблизи смерти, ничего не поймешь в этом феномене. Русский эксцесс - немотивированное для постороннего наблюдателя усиление опасности среды.

Хороший пример - легендарная в Абхазии группа "ангелов смерти", прибывшая на войну из Санкт-Петербурга. Их утонченная техника выживания на поле боя была избыточна для выполнения реальных задач. Представьте себе мост, простреливаемый грузинской пулеметной бетонированной точкой. Два "ангела" с гранатами в руках, улыбаясь, приближаются по мосту к грузинской позиции. Удивленный противник не стреляет. Огонь открывается лишь тогда, когда "ангелы" проходят половину пути. Перекатываясь под нулями, они добираются до самого пулеметного гнезда, забрасывают его гранатами, но неудачно. Так же, перекатываясь, они возвращаются обратно, снова берут гранаты и повторяют свои путь несколько раз подряд. Почти вся группа погибла на этой войне. Единственной их наградой была беседа со смертью, длительная и острая.

Религиозное измерение ужаса

Вблизи смерти изменяется событийная ткань. Обычные причинно-следственные отношения искажаются, событиями управляет не теория вероятностей, а судьба. Смерть начинает говорить языком событий. Перевод с этого языка на обычный человеческий затруднен, но адресат, как правило, понимает, что хотела сказать ему смерть, отклонив движение пули, разместив между разрывом гранаты и бойцом нелепую каменную колонну, или расколов пулю в стволе стреляющего в него снайпера.

Измененное сознание порождает измененное поведение. Измененное поведение служит как бы вопросом, о чем часто не подозревает вопрошающий. И тогда смерть дает на него ответ, излагая его словами, составленными из невероятных совпадений, ставшими знаками и символами. Часто эти события нельзя истолковать иначе как чудо. Потрясение, испытанное от нахождения внутри чуда преобразует всю внутреннюю жизнь человека, принудительно внося в нее религиозное измерение. Изменение причинно-следственных отношений вблизи смерти - очевидный факт для участников, но этот факт не может быть изучен никакими рациональными методами - представьте себе сбор статистики на поле боя. Коллективное сознание распространяет опыт немногих на весь контингент повстанцев и чудо, случившееся с одним, становится непреложным фактом для остальных.

Повстанец - новый человек России

Измененные сознание, поведение и события в условиях коллективности сознания приводят к своего рода "инициации повстанцев", приобщению их к ценностям высшего плана и обретению интенсивного чувства общности. Эта общность порождается не единством идеологии, а единством породы, образуя на фоне развала всех этнических структур свой особый повстанческий "этнос". В повстанческих формированиях концентрируются люди повышенной активности, в них происходит накопление пассионарности. Выделяясь из вялой массы обычного городского населения, стекаясь в зоны локальных войн, эти люди создают свои связи и свои структуры, которые, не будучи структурами организационными, могут быть названы структурами возникающего на наших глазах нового этнического поля, которое, в силу своей напряженности, может стать ведущим во всем будущем устройстве русского народа.

Источник - сайт ИЭЭ